Ленин цитировал мысль Маркса: «Идея только тогда становится материальной силой, когда она овладевает массами». Две нации, немцы и русские, почувствовали справедливость этой теоремы на себе. Две простые идеи. Превосходство одной нации над другими и, наоборот, равенство всех наций, объединение и полный интернационализм. Первая идея – последний всплеск племенного инстинкта различения «свой – чужой», вторая – очередная утопическая попытка подвигнуть к всеобщему равенству и любви.
Первая была быстро опровергнута: «высшая раса» не подтвердила свое превосходство – проиграла войну. Вторая же оказалась слишком передовой. Первые шаги к ее воплощению совершаются только сейчас, на наших глазах – благодаря Интернету интеллектуальные богатства доступны «каждому по потребностям».
Идея, проникая в толщу масс, неизбежно упрощается. Упрощается до лозунгов типа «Грабь награбленное» или «Германия превыше всего». Последнее можно понимать двояко: как то, что мысли о родине должны главенствовать в голове немца, или как идею о превосходстве Германии над другими странами, а ее народа – над другими народами.
Литература, искусство создают духовную инфраструктуру народа задолго до определяющих событий. С конца XVIII и весь XIX век представители культурной элиты Германии готовили почву нацизму. Они, конечно, так не думали. Они работали на объединение народа, воспитывали национализм, но так мощно, силой таких великих умов, что дух германского народа, как маятник, проскочил положение равновесия и из унижения раздробленного единого этноса пронесся в точку высокомерного самосознания, из которой небольшого толчка хватило, чтобы попасть в нацизм. В гегелевской истории четвертая высшая стадия освещена германским духом, Вагнер посвящает свое «Кольцо нибелунга» германскому духу. Ницше настойчиво говорит о германской музыке, философии, природе.
Немцы объявлялись прямыми генетическими и культурными наследниками великой Эллады, ее тевтонской братской ветвью. К концу XIX века кайзер сам почувствовал себя обязанным вмешаться в образование: «Мы должны воспитывать молодых немцев, а не молодых греков и римлян». Ошибся лидер нации. К 30-м годам нация была вполне воспитана. Народ пропитался идеей и понял ее по-своему, в немного упрощенной форме. И демократически выбрал расиста и откровенного юдофоба. И тот честно, заранее опубликовал свои 25 пунктов. Помог, так сказать, массам овладеть идеями интеллектуалов о высоте духа нации.
В России же от Радищева и весь XIX век литература взращивала идею неоплатного долга высшего класса перед народом. Получилось не сразу. Идея овладела массами постепенно. Материальная сила, возникшая при этом, ужаснула бы тех, кто так талантливо и нетерпеливо жалел простых людей. Но они не дожили до воплощения. Так и изобретатели метода охоты на мамонта не застали его исчезновения. Радищев «поносит власть господ как явное беззаконие: не лучше ли было представить правительству и умным помещикам способы к постепенному улучшению состоянию крестьян?». Что ж, Пушкин не понимал, не видел того, что видели Радищев и декабристы? Как раз наоборот. Он был гением, а они – всего лишь умными рационалистами.
Тютчев заканчивает стихотворение о своих оппонентах-декабристах сочувственно: «Зима железная дохнула, и не осталось и следов». Но ошибся – как сказал классик другого жанра, «декабристы разбудили Герцена…» – подготовка началась. И была она успешной. Сеяли как будто доброе, но взошли зубы дракона.
Рылеев призывал выковать нож на царя, Заичневский в прокламации «Молодой России» – взять «в топоры» царскую фамилию, уничтожить «какую-нибудь сотню, другую человек». Ленин уже значительно более широк – у него диктатура партии «есть власть, опирающаяся непосредственно на насилие, не связанная никакими законами». Массы приняли эти простые и ясные идеи. Не удивительно, что счет жертв пошел на миллионы. Любимое Лениным «творчество масс» приобретает формы жуткие. Вот эпизод Гражданской войны после взятия станицы красными, описанный участником ее, лауреатом Сталинской премии Серафимовичем в «Железном потоке»:
«…Разыскали дом станичного атамана. От чердака до подвала все обыскали, нет его. Убежал. Тогда стали кричать:
– Колы нэ вылизишь, дитэй сгубим!
Атаман не вылез.
Стали рубить детей. Атаманша на коленях волочилась с разметавшимися косами, неотдираемо хватаясь за их ноги. Один укоризненно сказал:
– Чого ж кричишь, як ризаная? От у мене аккурат як твоя дочка, трехлетка... В щебень закапалы там, у горах – та я же не кричав.
Срубил девочку, потом развалил череп хохотавшей матери».
Можно ли после революции и Гражданской войны вернуть этих людей к нормальной жизни? Более того, после Гражданской они заняли руководящие места в администрации победившей власти. А где других брать?
И руководили, как умели и могли, решали реальные и вымышленные задачи. И все процессы о вредителях шли на ура в среде, обогащенной людьми с «простым» мышлением. «Солнце вращается вокруг Земли – я это каждый день вижу». Победи белые в Гражданской войне, террор был бы не меньший. Истории подавления народных бунтов, то есть неудавшихся революций, тому свидетельствуют.